Рем не меньше, чем Драко, любил заниматься самокопанием. И любил быть честным с самим собой. Поэтому он не мог не признать, что видеть Люциуса вот таким – зависимым и слабым - было для него бальзамом на сердце. После той ночи Рем, как последний идиот, продолжал еще на что-то надеяться.
Нет, он не приставал к Люциусу с разговорами, но удержаться и не сесть прямо за ним на занятиях было выше его сил. Он любовался белокурым затылком, к которому так и хотелось прижаться губами, и дожидался момента, когда Люциус обернется к кому-нибудь из слизеринцев, и он сможет увидеть край щеки и густые ресницы, по которым так хотелось провести языком…
Люциус не обращал на Рема внимания, и, по сути, все вернулось на круги своя. Если бы не…
Если б Рем справился тогда со своими эмоциями… все бы так и сошло на тормозах. Но он не справился. И вместо равнодушия получил презрение.
Шли последние дни перед полнолунием, и Рем чувствовал себя как никогда одиноко. Питер сидел в библиотеке, Сириус демонстративно задернул полог кровати и наложил заглушающие чары. Джеймс гулял где-то с Лили. Рем раздобыл бутылку огневиски. Поговорка про отношения пьяного языка с трезвым умом оказалась как раз про Рема. Хорошо еще, что его нашел Джеймс, а не кто-то из посторонних.
Не прошло и часа пьяных слез и соплей, вытираемых об рубашку Джеймса, как Сохатый с удивлением узнал, что его лучший друг умудрился влюбиться в слизеринца, да еще и одного из самых неприятных на факультете. Хуже было бы только, если это бы был Снейп. Из пьяного лепета Люпина Джеймс сделал далеко идущие выводы, что другом его просто воспользовались и затем безжалостно бросили. Собственно, пояснить Джеймсу, что он сам на все это напросился, и что ему никто ничего и не обещал, Ремус был уже не в состоянии. Позже он понял, что такой оттенок придал своим словам почти специально: я–де несчастная жертва коварного соблазнителя. Что бы там не говорили про то, что жалость – унижает, все в душе надеются, что кто-то их так унизит.
И Джеймс не обманул ожидания друга. На следующий же день он просветил Сириуса, и оба они решили наказать «слизеринскую сволочь за то, что она сделала с Ремом». По меньшей мере, надо сделать так, чтобы на нее (на сволочь) энное количество времени взглянуть было страшно, не то, что трахаться. Сказано – сделано.
Дабы не травмировать Рема еще больше, друзья решили сообщить ему все post factum. Подкараулить Малфоя, который, будучи старостой, возвращался к себе позже остальных, было совсем несложно.
Рем потряс головой и покосился на Люциуса, все еще дремлющего на кушетке. Как ни обидно ему было то, что Люциус сказал ему после выхода из больничного крыла, Рем не мог не понимать, что в большей степени вина лежит именно на нем.
Но хуже всего было то, что Рема продолжали раздирать противоречия. Он всегда четко осознавал, что такое хорошо и что такое плохо. И привык считать себя порядочным человеком. Поэтому принять в себе радостные и слегка глумливые эмоции, появлявшиеся всякий раз при мысли о зависимости Люциуса, было не легко.
Даже если учесть тот факт, что Люциус был человеком, назвавшим его когда-то… «жалким блудливым ябедой» – в переводе на общеупотребимый язык.
Рем пытался изжить непорядочные чувства. Но было слишком поздно –Рем осознавал бесполезность своих попыток. Взывать к своей честности нужно было много раньше – в тот момент, когда секретарь Комиссии по распоряжению… обнаружил, что и при его, скромной и, казалось бы, маленькой должности, можно найти выгоды, значительно превышающие его зарплату. Например, узнать о количестве денег на счетах, замороженных после падения Вольдеморта, но главное - сравнить эти счета с теми, что были до войны… На первый взгляд казалось, что такое может провернуть любой.
Любой (если он только не последний дурак) мог додуматься, что Жрецы смерти не так наивны, чтобы не попытаться заранее обезопасить себя от возможного поражения, спрятав деньги. Но не каждый волшебник в министерстве имел мать – маггловского экономиста и банковского работника. Так что Рему удалось удачно сопоставить факты и понять, что Малфои поступили куда умнее прочих Жрецов смерти – вместо того, чтобы переводить деньги на родственников, которых как раз и проверяли в первую очередь после победы, Малфой просто перевел часть своих средств в маггловские банки. Более того, так прогнал их через оффшорные зоны, что даже не каждый маггл, не говоря уж о волшебнике, понял бы, куда все подевалось.
А это… Это подпадало под одну из самых неприятных уголовных статей в волшебном мире: переводить в магглские деньги волшебные доходы из-за боязни возможного отслеживания магглами источника возникновения огромных сумм непонятного происхождения было строжайше запрещено. За исключением мелких сумм – до 100 галлеонов в месяц, или же по особому разрешению Министерства и Гринготтс.
Ремус справедливо полагал, что Малфои вряд ли захотят вернуться обратно в Азкабан. А это значит, что можно расплатиться с Люциусом за все –«жалкого блудливого ябеду», отвергнутые чувства, богатство, независимость, умение выкручиваться из любых ситуаций…
Начать искать Малфоев было нетрудно. Рем боролся с собой не очень долго – помогло то, что после войны, как-никак, прошло уже пять лет, и у нового главы Комиссии подрос племянник. Так что: «Вы понимаете, но…», - и Рем вновь вернулся к полунищенскому существованию и непрекращающимся поискам возможности подработать. Орден третей степени не помогал теперь даже морально.
Поесть на него, по крайней мере, было нельзя. Полученное в итоге место помощника заместителя начальника разведывательной экспедиции в Египет давало даже меньше доходов, чем прежняя должность секретаря. И было гораздо более унизительным, не говоря уж о том, что пришлось уехать из Англии в пыльный и жаркий Египет. Когда Драко спросил его, чем он тут занимается, Рем не смог ответить. А занимался он в основном тем, что составлял для своего начальства нудные отчеты министерству, и его на десять метров не подпускали к по-настоящему интересной работе, так как боялись, что магия найденных артефактов может пробудить в нем зверя…
Избавиться от размышлений, вспомнит ли Люциус когда-нибудь, куда он дел свои деньги, Рем не мог. Не было никаких гарантий, что Люциус придет в себя. Но мысли Рема каждый день сводились к одному: как именно он будет, если будет вообще, шантажировать Малфоя?
Что он ему скажет? Какими словами? Как объяснит Гарри, откуда у него взялись деньги? Проще говоря, Ремус Люпин изо дня в день занимался или тем, что делил шкуру неубитого медведя, или тем, что хватался за голову, думая: «Может, не стоит?».
Ситуация была почти патовой. Что реально делать, Рем не представлял. Он жил, постоянно разрываясь между честностью и желанием выбраться из нищеты; порядочностью и желанием зажать Люциусу рот и овладеть им таким – пусть даже не сознающим, что происходит…
А время шло. Уже с месяц, как в маленьком домике на окраине Шарм-эль-Шейха прибавилось обитателей. Драко стало гораздо лучше. Время лечит - Драко на себя ощутил правдивость этого утверждения. Или, скорее, даже не лечит, а помогает забыть, сглаживает острые углы, и натыкаться на них становится не так больно. К концу месяца Драко уже мог не только вести нормальную жизнь, но и начал обдумывать свое положение. Поскольку у него была еда и крыша над головой, а за отцом в основном ухаживал Люпин, Драко занялся обдумыванием главной для себя проблемы – как ему теперь жить с сознанием того, что он сделал с собственным отцом? Мысль обдумать это пришла сама по себе и не принесла ни страха, ни желания отложить ее на неопределенное время. Видимо, время посмотреть правде в глаза, наконец, пришло.
В тот день Драко впервые спустился к морю, воспользовавшись тем, что у Ремуса был выходной, и он присматривал за Люциусом. Он устроился на малюсеньком пляже, с трех сторон зажатом среди серых скал, усевшись прямо на песок. И здесь, лениво размышляя (как, вероятно, все, кто хоть раз в жизни видел Красное море) о том, почему море с такой прозрачной водой назвали Красным, он понял, что произошла парадоксальная вещь – он больше не винит себя ни в чем. Ему стало безразлично, что он подписал решающие показания против своего отца. Ему стало безразлично, что он, напившись в стельку, умудрился продать беспомощного отца четырем подонкам. Драко не прощал себя, нет. Но и не обвинял. Как это объяснить? Скорее всего, возобладало чувство самосохранения. Сделанного было уже не исправить. Драко боялся каких-то страшных изменений в себе, когда чувствовал, что его чувство вины сменяется усталостью и раздражением, но когда произошел этот переломный момент, понял, что, в сущности, ничего не изменилось.
Он по-прежнему Драко Малфой. Он любит синий цвет, лошадей и мороженое. Он закончил школу. Он боится пауков. Он просидел пять лет в тюрьме. Он был проституткой. Он предал отца.
Сама мысль о предательстве перестала быть чем-то чужеродным, разрушающим его представление о себе. Она стала дополнением. Как в той древней притче о слоне и слепых… Слон – это и канат, и лопух, и столб… Так и Драко Малфой – он и волшебник, и сластена, и предатель. И никуда от этого не деться. Покончить с собой он точно не сможет – ведь он, к тому же, еще и трус. И сейчас он сидит на берегу моря и наслаждается теплом и солнцем, пока отец медленно оправляется от того, что с ним сделал он – Драко. Он понимал, что теперь не имеет никакого права рассчитывать на внимание отца и на его сочувствие. Судя по тому, как изменился Люциус за этот месяц, он может и поправиться. Но Драко придется идти дальше своей одинокой дорогой.
Направившись назад к домику, Драко задумался еще и о том, почему Люпин перевез их сюда и заботится о них теперь. Драко помнил, что у бывшего преподавателя еще в бытность его таковым денег не водилось. Что это – случайная встреча и сочувствие?
Не верится в то, что такое возможно. Но и вряд ли это что-то другое. Люпин имел возможность убедиться, что денег у Малфоев нет. Он мог просто вызвать маггловскую скорую и отправить их с Люциусом в больницу. Но нет, он потратился на колдомедиков и перевез их к себе домой, понимая, что отплатить им будет нечем. Вот уже почти месяц, как они здесь. Скоро и полнолуние – интересно, где Люпин будет это время?..
Драко зашел в домик через кухню, прошел в их с отцом комнату. Там никого не было, терраса тоже была пуста. Его внимание привлек странный подавленный звук: Драко подошел к полуоткрытой двери комнаты Люпина и заглянул внутрь сквозь свисавшую сверху полупрозрачную занавеску.
Они лежали на кровати. Люпин обнимал Люциуса, потом вдруг застонал, зарылся руками в его волосы и припал губами к шее. Драко дернулся было, хотел вскрикнуть, вспугнуть, но рука отца, до этого безвольно лежавшая на одеяле, тихо легла на спину оборотня.
-
-
14.05.2004 в 19:25Рем не меньше, чем Драко, любил заниматься самокопанием. И любил быть честным с самим собой. Поэтому он не мог не признать, что видеть Люциуса вот таким – зависимым и слабым - было для него бальзамом на сердце. После той ночи Рем, как последний идиот, продолжал еще на что-то надеяться.
Нет, он не приставал к Люциусу с разговорами, но удержаться и не сесть прямо за ним на занятиях было выше его сил. Он любовался белокурым затылком, к которому так и хотелось прижаться губами, и дожидался момента, когда Люциус обернется к кому-нибудь из слизеринцев, и он сможет увидеть край щеки и густые ресницы, по которым так хотелось провести языком…
Люциус не обращал на Рема внимания, и, по сути, все вернулось на круги своя. Если бы не…
Если б Рем справился тогда со своими эмоциями… все бы так и сошло на тормозах. Но он не справился. И вместо равнодушия получил презрение.
Шли последние дни перед полнолунием, и Рем чувствовал себя как никогда одиноко. Питер сидел в библиотеке, Сириус демонстративно задернул полог кровати и наложил заглушающие чары. Джеймс гулял где-то с Лили. Рем раздобыл бутылку огневиски. Поговорка про отношения пьяного языка с трезвым умом оказалась как раз про Рема. Хорошо еще, что его нашел Джеймс, а не кто-то из посторонних.
Не прошло и часа пьяных слез и соплей, вытираемых об рубашку Джеймса, как Сохатый с удивлением узнал, что его лучший друг умудрился влюбиться в слизеринца, да еще и одного из самых неприятных на факультете. Хуже было бы только, если это бы был Снейп. Из пьяного лепета Люпина Джеймс сделал далеко идущие выводы, что другом его просто воспользовались и затем безжалостно бросили. Собственно, пояснить Джеймсу, что он сам на все это напросился, и что ему никто ничего и не обещал, Ремус был уже не в состоянии. Позже он понял, что такой оттенок придал своим словам почти специально: я–де несчастная жертва коварного соблазнителя. Что бы там не говорили про то, что жалость – унижает, все в душе надеются, что кто-то их так унизит.
И Джеймс не обманул ожидания друга. На следующий же день он просветил Сириуса, и оба они решили наказать «слизеринскую сволочь за то, что она сделала с Ремом». По меньшей мере, надо сделать так, чтобы на нее (на сволочь) энное количество времени взглянуть было страшно, не то, что трахаться. Сказано – сделано.
Дабы не травмировать Рема еще больше, друзья решили сообщить ему все post factum. Подкараулить Малфоя, который, будучи старостой, возвращался к себе позже остальных, было совсем несложно.
Рем потряс головой и покосился на Люциуса, все еще дремлющего на кушетке. Как ни обидно ему было то, что Люциус сказал ему после выхода из больничного крыла, Рем не мог не понимать, что в большей степени вина лежит именно на нем.
Но хуже всего было то, что Рема продолжали раздирать противоречия. Он всегда четко осознавал, что такое хорошо и что такое плохо. И привык считать себя порядочным человеком. Поэтому принять в себе радостные и слегка глумливые эмоции, появлявшиеся всякий раз при мысли о зависимости Люциуса, было не легко.
Даже если учесть тот факт, что Люциус был человеком, назвавшим его когда-то… «жалким блудливым ябедой» – в переводе на общеупотребимый язык.
Рем пытался изжить непорядочные чувства. Но было слишком поздно –Рем осознавал бесполезность своих попыток. Взывать к своей честности нужно было много раньше – в тот момент, когда секретарь Комиссии по распоряжению… обнаружил, что и при его, скромной и, казалось бы, маленькой должности, можно найти выгоды, значительно превышающие его зарплату. Например, узнать о количестве денег на счетах, замороженных после падения Вольдеморта, но главное - сравнить эти счета с теми, что были до войны… На первый взгляд казалось, что такое может провернуть любой.
Любой (если он только не последний дурак) мог додуматься, что Жрецы смерти не так наивны, чтобы не попытаться заранее обезопасить себя от возможного поражения, спрятав деньги. Но не каждый волшебник в министерстве имел мать – маггловского экономиста и банковского работника. Так что Рему удалось удачно сопоставить факты и понять, что Малфои поступили куда умнее прочих Жрецов смерти – вместо того, чтобы переводить деньги на родственников, которых как раз и проверяли в первую очередь после победы, Малфой просто перевел часть своих средств в маггловские банки. Более того, так прогнал их через оффшорные зоны, что даже не каждый маггл, не говоря уж о волшебнике, понял бы, куда все подевалось.
А это… Это подпадало под одну из самых неприятных уголовных статей в волшебном мире: переводить в магглские деньги волшебные доходы из-за боязни возможного отслеживания магглами источника возникновения огромных сумм непонятного происхождения было строжайше запрещено. За исключением мелких сумм – до 100 галлеонов в месяц, или же по особому разрешению Министерства и Гринготтс.
Ремус справедливо полагал, что Малфои вряд ли захотят вернуться обратно в Азкабан. А это значит, что можно расплатиться с Люциусом за все –«жалкого блудливого ябеду», отвергнутые чувства, богатство, независимость, умение выкручиваться из любых ситуаций…
Начать искать Малфоев было нетрудно. Рем боролся с собой не очень долго – помогло то, что после войны, как-никак, прошло уже пять лет, и у нового главы Комиссии подрос племянник. Так что: «Вы понимаете, но…», - и Рем вновь вернулся к полунищенскому существованию и непрекращающимся поискам возможности подработать. Орден третей степени не помогал теперь даже морально.
Поесть на него, по крайней мере, было нельзя. Полученное в итоге место помощника заместителя начальника разведывательной экспедиции в Египет давало даже меньше доходов, чем прежняя должность секретаря. И было гораздо более унизительным, не говоря уж о том, что пришлось уехать из Англии в пыльный и жаркий Египет. Когда Драко спросил его, чем он тут занимается, Рем не смог ответить. А занимался он в основном тем, что составлял для своего начальства нудные отчеты министерству, и его на десять метров не подпускали к по-настоящему интересной работе, так как боялись, что магия найденных артефактов может пробудить в нем зверя…
Избавиться от размышлений, вспомнит ли Люциус когда-нибудь, куда он дел свои деньги, Рем не мог. Не было никаких гарантий, что Люциус придет в себя. Но мысли Рема каждый день сводились к одному: как именно он будет, если будет вообще, шантажировать Малфоя?
Что он ему скажет? Какими словами? Как объяснит Гарри, откуда у него взялись деньги? Проще говоря, Ремус Люпин изо дня в день занимался или тем, что делил шкуру неубитого медведя, или тем, что хватался за голову, думая: «Может, не стоит?».
Ситуация была почти патовой. Что реально делать, Рем не представлял. Он жил, постоянно разрываясь между честностью и желанием выбраться из нищеты; порядочностью и желанием зажать Люциусу рот и овладеть им таким – пусть даже не сознающим, что происходит…
А время шло. Уже с месяц, как в маленьком домике на окраине Шарм-эль-Шейха прибавилось обитателей. Драко стало гораздо лучше. Время лечит - Драко на себя ощутил правдивость этого утверждения. Или, скорее, даже не лечит, а помогает забыть, сглаживает острые углы, и натыкаться на них становится не так больно. К концу месяца Драко уже мог не только вести нормальную жизнь, но и начал обдумывать свое положение. Поскольку у него была еда и крыша над головой, а за отцом в основном ухаживал Люпин, Драко занялся обдумыванием главной для себя проблемы – как ему теперь жить с сознанием того, что он сделал с собственным отцом? Мысль обдумать это пришла сама по себе и не принесла ни страха, ни желания отложить ее на неопределенное время. Видимо, время посмотреть правде в глаза, наконец, пришло.
В тот день Драко впервые спустился к морю, воспользовавшись тем, что у Ремуса был выходной, и он присматривал за Люциусом. Он устроился на малюсеньком пляже, с трех сторон зажатом среди серых скал, усевшись прямо на песок. И здесь, лениво размышляя (как, вероятно, все, кто хоть раз в жизни видел Красное море) о том, почему море с такой прозрачной водой назвали Красным, он понял, что произошла парадоксальная вещь – он больше не винит себя ни в чем. Ему стало безразлично, что он подписал решающие показания против своего отца. Ему стало безразлично, что он, напившись в стельку, умудрился продать беспомощного отца четырем подонкам. Драко не прощал себя, нет. Но и не обвинял. Как это объяснить? Скорее всего, возобладало чувство самосохранения. Сделанного было уже не исправить. Драко боялся каких-то страшных изменений в себе, когда чувствовал, что его чувство вины сменяется усталостью и раздражением, но когда произошел этот переломный момент, понял, что, в сущности, ничего не изменилось.
Он по-прежнему Драко Малфой. Он любит синий цвет, лошадей и мороженое. Он закончил школу. Он боится пауков. Он просидел пять лет в тюрьме. Он был проституткой. Он предал отца.
Сама мысль о предательстве перестала быть чем-то чужеродным, разрушающим его представление о себе. Она стала дополнением. Как в той древней притче о слоне и слепых… Слон – это и канат, и лопух, и столб… Так и Драко Малфой – он и волшебник, и сластена, и предатель. И никуда от этого не деться. Покончить с собой он точно не сможет – ведь он, к тому же, еще и трус. И сейчас он сидит на берегу моря и наслаждается теплом и солнцем, пока отец медленно оправляется от того, что с ним сделал он – Драко. Он понимал, что теперь не имеет никакого права рассчитывать на внимание отца и на его сочувствие. Судя по тому, как изменился Люциус за этот месяц, он может и поправиться. Но Драко придется идти дальше своей одинокой дорогой.
Направившись назад к домику, Драко задумался еще и о том, почему Люпин перевез их сюда и заботится о них теперь. Драко помнил, что у бывшего преподавателя еще в бытность его таковым денег не водилось. Что это – случайная встреча и сочувствие?
Не верится в то, что такое возможно. Но и вряд ли это что-то другое. Люпин имел возможность убедиться, что денег у Малфоев нет. Он мог просто вызвать маггловскую скорую и отправить их с Люциусом в больницу. Но нет, он потратился на колдомедиков и перевез их к себе домой, понимая, что отплатить им будет нечем. Вот уже почти месяц, как они здесь. Скоро и полнолуние – интересно, где Люпин будет это время?..
Драко зашел в домик через кухню, прошел в их с отцом комнату. Там никого не было, терраса тоже была пуста. Его внимание привлек странный подавленный звук: Драко подошел к полуоткрытой двери комнаты Люпина и заглянул внутрь сквозь свисавшую сверху полупрозрачную занавеску.
Они лежали на кровати. Люпин обнимал Люциуса, потом вдруг застонал, зарылся руками в его волосы и припал губами к шее. Драко дернулся было, хотел вскрикнуть, вспугнуть, но рука отца, до этого безвольно лежавшая на одеяле, тихо легла на спину оборотня.
И тогда Драко тихонько отступил и прикрыл дверь.
Конец четвертой главы.
-
-
14.05.2004 в 19:43Вот это cliffhanger! С нетерпением жду продолжения!
Клариче, милая! Надеюсь, что ты скоро вернешься и все у тебя будет хорошо.
Держу за тебя кулаки!
-
-
14.05.2004 в 19:44Спасибо. Сама на это надеюсь. Страаашно!!!
-
-
14.05.2004 в 19:53Не буду, говорить, что не надо боятся. Я и сама боюсь и буду.
но! верить надо, что все будет хорошо.
-
-
15.05.2004 в 21:17Удачи тебе! Возвращайся скорее.